Женщина-снайпер: видела, армяне жестоко издевались над азербайджанками

Есть женщины, про которых говорят – характер из стали. Новраста Юсифова именно такая женщина. Ее не пугала война, она бросила ей  вызов, отправившись на фронт защищать свою Родину. Смерти боевых товарищей, ранения – все это ничуть не надломило ее железную натуру. Напротив, ее стальной характер стал еще более закаленным.

Как передает AZE.az, Media.Az удалось взять интервью у живой легенды, женщины с непростой судьбой, которая очень любит свою Родину.

На фронт добровольцем

У меня часто спрашивают, как я оказалась на фронте? Сложно объяснить, но несмотря на то, что я никогда не жалела о том, что была рождена женщиной, характер у меня мужской. Вообще с 1988 года я была активной участницей всех митингов на площади Азадлыг. Была на улице, когда в Баку вошли танки 20 января…одним словом, я никогда не боялась выражать свое мнение и отстаивать право на независимость Азербайджана.

Я была единственной азербайджанкой, работавшей на самом высоком башенном кране в стране. Это мужская работа, но она меня ничуть не пугала. Зарабатывала больше многих мужчин и этот факт в нашем довольно консервативном обществе многие воспринимали в штыки. Когда в 1991 году я услышала объявление по местному телеканалу о том, что набираются бойцы в первый шиховский батальон, сразу решила идти на фронт. Добровольцами брали в основном тех, кто прошел афганскую войну, о женщинах, естественно, речи не было вообще.

Но я твердо решила, что пойду на фронт. Услышав слово «шиховский», я почему-то подумала, что батальон должен находиться где-то на Шихово. Я прошла пешком путь от Биби-Эйбата до Сангачал, но батальон так и не нашла. Увидев милиционера, решила узнать у него, где же батальон. Однако этот «страж порядка» решил, что я провокатор. Он не нашел ничего иного, как вызвать подкрепление, которое скрутило меня и отправило в КПЗ. Он доложил начальству, что поймал провокатора. К счастью, его начальник оказался гораздо более адекватным и меня отпустили, но до батальона тогда  я так и не дошла, хотя мысль о фронте не покидала меня.

Я понимала, что могу быть полезной фронту, ведь в юности занималась спортивной стрельбой и у меня даже были призовые места на соревнованиях. Кроме того, я владела различными медицинскими манипуляциями, могла делать уколы, перевязки.

В итоге я  обратилась в Штаб добровольцев по защите Нагорного Карабаха. Целую неделю меня не принимали, но я не сдавалась. Наконец, меня принял Этибар Мамедов, который на тот момент возглавлял этот штаб. Он же дал добро на то, чтобы я шла на фронт.

После этого, сразу пошла  за военной формой. Складчик сказал, что у него нет юбок, пришлось объяснять ему, что я иду на фронт как обычный солдат и мне нужны обычные солдатские брюки. В итоге, получив форму, надо было собираться на фронт. Меня никто не отговаривал. На тот момент у меня был уже оформлен развод, детей  не было, одним словом в Баку меня ничто не держало, кроме моей работы.

Я накупила огромное количество различных лекарств, наготовила еды, купила даже небольшую лопату, то есть в армию я шла, что называется во всеоружии. Рано утром закрыла дверь на ключ, так как жила одна, сам ключ отдала соседке – тете Вале. Соседка культурно намекнула мне на то, что же ей делать, если что-то «пойдет не так» и кому из моих родственников передать ключ. На что я ей ответила, что  иду не умирать, а иду на фронт убивать оккупантов моей земли.

Утром приехала к пункту отправки автобуса, сюда же подтягивались другие новобранцы. Нас фотографировали, кстати, эти фотографии я впоследствии долго искала, но найти так и не смогла…

Шуша

В 9.30 наш автобус повез нас на фронт. Никто не спрашивал, куда именно мы едем, мы знали одно – мы едем сражаться за правду. Мы поняли, что нас везут в Шушу. Так и вышло. Нас разместили в школе в одной большой комнате, я попросила директора дать мне отдельную комнатушку. Я беспокоилась не за себя, а за ребят, ведь, возможно, что кто-то из них хочет переодеться, снять майку, а тут я, они бы чувствовали себя совсем некомфортно. Директор школы сказал мне, что открывать библиотеку, где можно было бы разместиться мне, он не может, так как боится, что пострадают книги. Но в итоге мне выделили отдельную комнату…так и начались мои военные будни в Шуше.

Уже на следующий день мы отправились на стрельбище, проверить мои навыки в стрельбе. Мне дали снайперскую винтовку и указали цель, но выпущенная мной пуля ушла на 4 метра левее. Мне сказали, что я не могу стрелять, чуть ли не на смех меня подняли, но я сразу поняла, что с винтовкой что-то не то. Я отдала ее другому бойцу, попросила выстрелить его, он также не попал в цель. Оказалось, что на винтовке сбит прицел. Мне дали вторую винтовку и я сразу попала в десятку.

Я была очень чуткая, реагировала даже на смену направления ветра, поэтому на важные задания меня всегда отправляли в составе разведгруппы. Согласно правилам, снайпер всегда сидит под прикрытием двух бойцов, но я была против этого правила. В окопе я всегда сидела одна. Основная моя функция на боевых позициях заключалась в том, чтобы стрелять по видимым целям противника. Я должна была отслеживать места, откуда стреляли вражеские снайперы по нашим ребятам.

Приходилось сидеть неподвижно по много часов. Во время таких вылазок с целью уничтожения противника, приходилось наблюдать страшные сцены того, как армяне издевались над азербайджанскими женщинами, взятыми в плен. В бинокль я это видела, а стрелять не получалось, так как происходило это дальше двух километров – расстояние, на которое могла выстрелить моя винтовка.

О смерти

Несмотря на всю опасность, которая была на расстоянии пары метров, чувства страха у меня не было. Я не боялась смерти, но была очень осторожна. После того как стреляла, за пару секунд меняла место, так как знала, что вражеские снайперы будут стрелять именно туда, откуда был произведен выстрел.

На фронте меня называли не по имени, все называли меня «хала гызы». Я не позволяла относиться ко мне как к женщине, подавать пальто, открывать дверь, не могла терпеть этого уважительного отношения только потому, что я женщина. На войне нет женщин или мужчин, если ты пошел воевать – ты воин, независимо от пола.

На войне я была беспощадной по отношению к врагу. У меня не было никакого сожаления, когда я убивала противника. Это они пришли на нашу землю, это они убивали наших женщин, детей и стариков, поэтому будь на то моя воля, я бы пошла и в рукопашный бой.

Когда я увидела в Шуше первого нашего убитого шехида, мир словно рухнул. Смерть наших солдат я воспринимала как личную трагедию, как будто умер кто-то близкий. Я могла не быть даже знакомой с ним лично, но каждый раз, видя наших убитых солдат, я, словно, сама умирала…

Пожалуй, самое успешное выполненное мной задание на фронте – это уничтожение вражеского бункера с боеприпасами недалеко от Шуши. Утром нам сказали, что трое наших ребят расстреляны. Стреляли, вроде как из виноградника. Меня отправили на разведку. Ничего кроме какой-то ржавой железяки в винограднике я так и не увидела. Но это меня насторожило. Чистый виноградник и какая – то полуметровая ржавая крышка, откуда? Со мной в разведку отправился ликвидатор Чернобыльской аварии – дядя Горхмаз. Я поделилась с ним своими наблюдениями и он сказал мне – стреляй туда. У меня оставалось всего 2 патрона.

Поразмыслив, я все же рискнула и выпустила в эту крышку 2 пули. И тут началась  такая канонада, что мама не горюй. Оказалось, что там были спрятаны боеприпасы армян, это был их оружейный склад. Мы перехватили разговоры армян по рации, в которых они говорили друг другу о том, что их склад обнаружен и уничтожен, там же погибло около восьми армян, которые сидели в этом бункере. Из этого бункера был прорыт лаз под гору. То есть до момента уничтожения бункера, армяне могли незаметно спускаться туда и стрелять по нашим позициям.

Сапоги

3 мая, то есть накануне взятия Шуши, командир сообщил, что меня вызывают в Баку в штаб, и  я должна срочно ехать в столицу. Я вообще не понимала, в чем дело, возразила, что никуда не поеду, так как нужна фронту. Но командир был непреклонен и мне не оставалось ничего иного, как собрать свою сумку. Но на заставе, которая была на въезде в город и через которую после тщательного досмотра пропускали каждого, кто заезжал, или выезжал из Шуши, я поговорила с ребятами, которые сидели на посту на высоте. Я попросила взять меня к ним, объяснив, что не хочу возвращаться в Баку. Они согласились и уже в этот же день я «сняла» армянского снайпера, который стрелял с дальнего расстояния.

Естественно, мой командир узнал о том, что я никуда не уехала. Взбешенный, он прибежал на пост, собственноручно затолкал меня в автобус со словами, что под трибунал он из-за меня идти не собирается. Водителю автобуса он строго настрого пригрозил нигде не останавливаться и в кратчайшие сроки доставить меня в столицу.

Ярко помню последний свой эпизод, связанный с Шушой. Паренек-солдат по имени Эльман, увидев, что я уже в автобусе, спросил, нет ли у меня лишних сапог, а то его совсем прохудились. Я сказала, что только те, что на мне и они 39 размера, вряд ли ему подойдут. Он сказал, что у него как раз 39 размер, и я, долго не думая, сняла свои сапоги и отдала их Эльману. Сама надела какие-то резиновые тапочки. Так я и приехала  в Баку – без куртки, в военных штанах и в резиновых тапочках. Добравшись до дома, я переоделась и сразу отправилась в штаб. У штаба было много новобранцев, тех кто вылечился после ранений и хотел вернуться на фронт. Мы все ждали, когда дадут добро на наше возвращение на фронт, но с нами никто не говорил. А с 8 по 9 мая был штурм и Шуша была взята. Я потом узнала, что Эльман, которому я отдала свои сапоги, погиб… Спустя какое-то время мне рассказали, что армяне хотели найти меня в Шуше, за мою голову обещали огромные деньги…

Зангилан

После 15 мая мы вновь поехали на фронт, получив добро от главы Штаба. Вначале был Гярвянд, затем  Горанбой, Тер-Тер, Зангилан. В общей сложности на фронте я находилась более двух лет. Ранение, кстати, было мной получено уже под конец службы.

В составе разведгруппы в апреле 1993 года мы приехали в Зангилан.

Вообще Зангилан – это самое мое больное место в военных воспоминаниях. Драматизм всего того, что там происходило, отягощается еще и тем, что наш боевой товарищ – старшина роты Юрий Дробойтов заработал здесь гангрену нижних конечностей. Он получил осколочное ранение в ноги в Губадлы, затем  в Зангилане такие же ранения и снова в ноги.

Но, несмотря на это, когда возникла необходимость переправить на иранский берег через реку  стариков и детей, он, не раздумывая, переплыл Араз, будучи тяжело раненым. Все  для того, чтобы закрепить на противоположном берегу реки веревку. По этой веревке перебирались жители Зангилана. А у  него самого буквально сразу  из-за холодной воды началась гангрена раненых нижних конечностей и ему пришлось отнять ноги.

Потом, уже после войны Юра никак не мог оформить инвалидность, из-за бюрократических проволочек. Его содержала пожилая мать. Мы помогли ему оформить законную первую группу инвалидности. От радости он плакал, говорил матери, что теперь он будет содержать ее, но не судьба… через 40 дней после оформления инвалидности он скончался от инсульта. Это было около трех лет тому назад. Он так любил свою Родину, фактически отдав свое здоровье и жизнь за Азербайджан…

Сейчас я являюсь председателем Общества ветеранов и инвалидов Карабахской войны. На данный момент нахожусь на реабилитации, в связи с состоянием здоровья, возраст, полученные ранения дают о себе знать, как ни крути. Но, несмотря на все то, что мне пришлось пережить, положа руку на сердце могу сказать, что ни о чем не жалею. Если бы мне был дан шанс прожить жизнь заново, я бы безо всяких сомнений все равно пошла бы с винтовкой в руках защищать свою Родину…