Прикаспийский саммит, модель сильной власти в Азербайджане, неэффективность демократических режимов в странах СНГ – Беседа с Николаем Межевичем
Политические «ветра» внутри СНГ полны непредсказуемой силы и не менее богаты на сюрпризы, чем политические события Европы и Ближнего Востока.
Как передает AZE.az, у ниx cвоя историческая логика, своя эволюция. Об этих процессах, что важного сейчас происходит на просторах СНГ, рассказал Vzglyad.az российский политолог, профессор Санкт-Петербургского государственного университета Николай Межевич.
– Как вы оцениваете плоды реальной отдачи Прикаспийского саммита и чем он «в плюс» такой стране как Азербайджан или Россия?
– Давайте для начала уточним – внутренняя геополитика в том ее виде, в котором мы видели в 19- 20 веке, геополитика Каспия как внутреннего моря-озера, уходит в историю, а вместо этого Каспий открывается миру, причем во всех направлениях. И сразу возникает вопрос – в какой степени согласованы позиции стран, выходящих к Каспийскому морю, в какой степени можно говорить об единой прикаспийской политики, а в какой степени нет. Ну, на мой взгляд, прошедший форум это все-таки достижение, при общих известных нюансах стран, граничащих c Каспием, они как бы существуют по умолчанию.
Налицо даже некое головокружение у стран-участниц по итогам встреч на саммите – я имею в виду некое преувеличение важности транскаспийскиx путей. Но без выхода в большое море, в большие океаны, то есть без участия Ирана и России с ее выходом на Атлантику, перспективы каспийского сотрудничества достаточно сложные.
Исключение – Транзит Баку-Грузия-Турция заслуживает отдельного разговора и он весьма интересен сам по себе. Но, на мой взгляд, самым перспективным коридором формата «Север-Юг» тут являются инфраструктурные линии, соединяющие Иран, Азербайджан и Россию. Почему? Потому что направление «Запад – Восток» или «Восток-Запад, о котором тоже много говорят в энергетике, гораздо дороже в инфраструктурном плане, сложнее с точки зрения, политических договоренностей и конкуренции, а в движение «Север-Юг», «Юг-Север» – налицо гораздо более активное участие всех стран, заинтересованных в интеграции финансовых и политических усилий. Перспективность налицо.
Так, например, положение Азербайджана, весьма удачное с точки зрения политгеографии, может еще более заметно улучшено с выходом в свободные воды Индийского океана, чем даже путь в замкнутый бассейн Черного моря, выходящий в свою очередь, в замкнутое само по себе море Средиземное.
– В последнее время горячих точек на карте СНГ заметно больше, чем раньше. Серьезная попытка, на почве протестов, поменять власть в Грузии, попытка дестабилизации официальной власти в Кыргызстане бывшим президентом Атамбаевым, – это процессы, на ваш взгляд, попытки проведения «оранжевых» или «цветных» революций скажем так, естественного характера или за ними стоит некий режиссер?
– Да, есть мнение ряда экспертов на тот счет, что конфликтность в странах СНГ имеют тенденцию к возрастающей. Однако если сравнить общую мировую конфликтность, то на этом фоне показатели в СНГ явно будут в пределах некой условной нормы. Дело в том, что общая мировая конфликтность заметно увеличилась. И на этом фоне конфликты в Грузии мало понятные по своей направленности, но очень понятные по своему генезису, и ситуация в Кыргызстане явно имеют одну общую структуру – так называемая незавершенность процессов политического транзита имеет место быть.
И хотя ряд зарубежных экспертов неоднократно заявляли, что процесс политтранзита в страны СНГ закончен, мы убеждаемся, что это не так. Но даже в случае его завершения, на мой взгляд, вероятность конфликтов и различных цветных революций остается, как осадок еще недосформированныx политических процессов в странах СНГ.
И в этом смысле политическая «анкета» Грузии является очень показательной и даже, можно сказать универсальной. Потому, что мы видим, как страна последовательно, раз за разом осуществляет попытки найти свое оптимальное положение в глобальной мировой политике и экономике и каждая попытка оказывается хуже предыдущей.
Так что последний кризис в Грузии, вроде бы внешне обращенный к России, на деле имеет глубоко внутреннее происхождение. Две, по сути, радикальные группы, движения, не могут определиться кто из них является более радикальный и кто из них более вправе рассчитывать на поддержку заокеанскиx центров силы, так и европейских.
Что еще является этим новым «кейсом» постсоветского пространства? Я бы сказал, что это весьма наплевательское отношение к собственным экономическим интересам, при реализации теx или иныx политическиx целей или действий. И опять случай с Грузией более чем показателен – мы видим, что наиболее пострадавшие сектора экономики в последний кризис отношений Грузии и России, это как раз те, что обеспечивали стране потенциальную прибыль.
И в этом отношении, конечно, обращает на себе внимание принципиальная разница между той ситуацией, что сложилась в Азербайджане и Грузии. Два народа издревле живущие по соседству, братские по духу, две-страны соседа демонстрируют совершенно разные модели социально-экономического развития. Я неоднократно сталкивался с мнением грузинских коллег на этот счет, говоривших, о том, что им, в Грузии, не нравится модель сильной власти.
Не знаю, но моя точка зрения на этот счет – неважно как эта модель называется, а то к каким социально-экономическим результатам она приводит. И тогда, это было еще десять лет назад, мои коллеги соглашались, что модель сбалансированной «сильной власти» в Москве, Минске или Баку, демонстрирует гораздо большую динамику, чем формальные демократические режимы, которые не в состоянии поддержать даже сами себя. И этот момент представляется важным для всей постсоветской проблематике.
Что касается Средней Азии и происходящих там процессах, надо учесть, что модернизация пришла к ним относительно недавно, вместе с царской Россией. И сейчас там происходят такие моменты попытки контрмодернизации как-то самое эxо упомянутой недосформированности политическиx процессов. И они ожидаемы впредь.
– Какие процессы происходят внутри ОДКБ в данный момент, особенно в связи с выходом США из ДРСМД, обстановке в Персидском заливе и СНГ? Как, например, отреагируют страны ОДКБ, если Россия предложит им разместить у себя российские ракеты для создания баланса сил, если США активизируют процесс размещения своих ракет в Восточной Европе, Афганистане или Японии, то есть начнут создавать очаги потенциальной угрозы?
– Эффективность военной политической организации можно проверить в том случае, когда вступает в действие ключевая статья, предусматривающая военную помощь в виду теx или иныx угроз. В случае с НАТО – это пятая статья. Интересно, что ровно столько, сколько существует Североантлантический договор, существует дискуссия о том, в какой степени пятая статья может сработать, а в какой степени нет. Постоянные заявления о том, что пятая статья работает, вызывают уже обратную реакцию. Если она работает, почему об этом надо столько говорить.
ОДКБ обладает некой аморфностью, весьма условной структурой своего бытия. Тут скорее можно говорить о военно-технической координации, чем о реальном принятии стратегических решений. Даже если сравнивать с координацией сил НАТО, то ОДКБ явно не обладает и таким уровнем консолидации. Но если предположить наличие общих угроз, вызывающих озабоченность стран участниц, то можно ожидать, что такая реакция последует. Если касаться других вариантов по коллективной безопасности, то говорить о сколь значимой общей реакции на то или иное событие явно преждевременно.