Азербайджанский режиссер Рамиз Фаталиев вспоминает январь 1990-го года.
Как сообщает AZE.az, журналист Вячеслав Сапунов опубликовал в Facebook выдержки из бесед с известным драматургом Рамизом Фаталиевым, который вспоминает трагические события на пути обретения Азербайджаном независимости.
Вот как Рамиз Фаталиев рассказывает о событиях 1988-1990 гг. и 20 января:
«Хрестоматийная фраза: «Если ты не занимаешься политикой, она занимается тобой».
В 1988 году я понял, что политика мною занялась. Самое тяжелое, что пришлось перенести — это события 1988 года, когда мы снимали разгон демонстрации на площади Свободы. Митинг там длился довольно долго, и ночью 5 декабря было принято решение народ разогнать.
Киностудия — это не только производство, но и летопись. Я счел своим долгом все происходящее снять, даже если это кому-то не нравится. И мы снимали, пока демонстранты там перманентно митинговали. У нас был оператор, которого четыре раза избивали на этой площади, принимая за армянина, а он продолжал снимать. Я тоже там периодически появлялся…
И вот наступила ночь на 5 декабря. Мы заложили четыре кинокамеры — в зданиях гостиниц «Азербайджан» и «Апшерон». Все снимали операторы-добровольцы. Потому что на всех этажах у окон, выходящих на площадь, стояло по два работника КГБ.
Разгон начался. Мы начали снимать. Я в гостинице «Апшерон» помогал оператору Низами Аббасову. Выглядело это так: мы снимали на кинопленку — на 10-минутные бобины. Чтоб хоть что-то сохранить, бобину меняли каждые 4-5 минут. Я — по легенде постоялец отеля — закладывал бобину, извините, сзади под брюки и рубашку, и в этаком затрапезном виде выходил в коридор, где меня ждала дежурная по этажу Севиль ханум, находившаяся с нами в преступном сговоре. Прямо на глазах двух кагэбэшников я спрашивал ее: «Ну что, принесли пирамидон?» Она отвечала: «Нет, но скоро принесут». Я поворачивался к ней спиной. Кагэбэшники теряли ко мне интерес, Севиль-ханум вытаскивала у меня из брюк пленку и сбрасывала ее в мусорную корзину, которая стояла под ногами. И закрывала ее крышкой.
Вот так мы отсняли весь разгон. Но поскольку было очень темно, три камеры, включая ту, которую обслуживал я, снять ничего не сумели. Однако оператор Багир Рафиев, работавший с четвертой камерой, на всякий случай снимал в замедленном режиме. В результате получилось «чаплинское» изображение, но зато все было видно. Словом, мы все-таки сняли, хотя бы и одной камерой.
Утром сквозь армейское и милицейское оцепление подъехал мусоровоз и вывез вместе с мусором наши бобины. Мусоровоз, конечно, был наш. Он проехал несколько кварталов, затем мы его остановили и выгрузили пленки.
Вот так мы снимали в 1988 году.
А потом был год 1990-й. И все трагические события того времени на 95… 96… 97 процентов, не знаю, как точно подсчитать, были сняты только нами. Потому что председатель Гостелерадио, Бог ему судья, велел все камеры спрятать и запереть.
И только один телеоператор Сеидага Мовсумов, украв свою камеру, перебежал к нам. Так что у нас была и одна профессиональная телевизионная камера. В остальном приходилось снимать на кинопленку. У нас был случай, когда оператор два дня пролежал под грузовиком, чтобы снять один-единственный кадр.
А Джангир Зейналов положил камеру в сумку, проделал дырку для объектива и с двумя женщинами проник на территорию Сальянских казарм. Пока женщины ходили и разводили всяческую демагогию с военнослужащими, Джангир, поворачивая сумку вправо и влево, молча снимал. И в результате мы раскрыли так называемую тайну перестрелки в Сальянских казармах, о которой ходили многочисленные слухи. Никто там не перестрелялся. Эти пьяные резервисты, которые и натворили массу дел, прежде чем их увезли к такой-то матери, стали стрелять по ближним домам, чтобы напугать людей и заняться мародерством.
Я помню, как профессор Алиев, вернувшийся после всех тревог в свою квартиру и увидевший ее ограбленной, прямо там же скончался от обширного инфаркта. То есть у этого января были не только прямые, но и вот подобные жертвы.
Мы пытались рассказать о происходящем. Писатель Анар в те дни сделал по меньшей мере сто междугородних звонков — писателям, деятелям литературы. Я тоже звонил… На зов Анара откликнулся только Олжас Сулейменов, а ко мне приехал Станислав Говорухин. Говорухин приехал очень агрессивно настроенный против Азербайджана, потому что ему что-то напели в Москве. Поскольку мы старые товарищи, — я ему все показывал.
Буквально во время нашей прогулки пришла весть, что кто-то выстрелил в троллейбус и погиб 16-летний парень. Мы туда сразу поехали, и Станислав убедился, что творится.
Он вернулся в Москву и написал разгромную статью. То есть, посетив Баку, он изменил свое мнение на диаметрально противоположное.
Наверно, возглавь я киностудию в мирное время, я бы там и не был нужен. Может быть. Как показала практика, у меня нет особого административного таланта. Но поскольку мне пришлось руководить студией в конце 80-х — начале 90-х, я говорю без всякой ложной скромности: слава Богу, что это был я. Потому что вряд ли кто-то другой решился бы заниматься тем, чем занимались тогда мы.
Только благодаря нашим съемкам Верховный Совет СССР увидел, что здесь происходило и его отношение поколебалось. Наша кассета разошлась по всему миру. Там был простой фильм, где я был ведущим. Конечно, гораздо лучше фильм вели бы профессионалы — дикторы, актеры, — но я не мог никого подставлять и вылез сам — картавя, мекая и бекая.
А потом мы эту кассету показывали жителям Баку. Во времена, когда нельзя было собираться больше трех, автобусы привозили людей с предприятий на киностудию, и в актовом зале, собрав по 100-200 зрителей, мы показывали людям правду.
Я дважды арестовывался военной комендатурой. Один раз просто сбежал. Другой раз развел какую-то демагогию, позвонил в Москву и за меня вступился друг моих друзей генерал Варенников: «Что вы там интеллигентов арестовываете?!»
Непростое было время…».