Важным событием уходящего года стал «Хамелеон» Руфата Гасанова и Эльвина Адыгозела — фильм азербайджанских режиссеров, попавший в конкурс фестиваля в Локарно.
Как сообщает AZE.az, Руфат Гасанов дал интервью ART1, в котором рассказал о своей жизни и творчестве.
— Я знаю, вы в Америке учились — расскажите, как так вышло?
— Я впервые поехал в Штаты в 2002 году по обмену. Есть такая программа — приглашают учеников средних школ, они учатся, живут в семьях, а потом возвращаются к себе. Вот я и поехал, закончил там школу и вернулся в Баку. Правила программы таковы, что после нее ты два года не имеешь права приезжать в США. Ну, я и пошел наобум сдавать экзамены, поступил на востоковедение в Бакинский университет, изучал турецкий язык и литературу.
Но после Штатов как-то не прельщало меня это обучение. В основном я смотрел кино, ходил на концерты, тусовался. А как только эти два года истекли — я подал документы в разные американские вузы, в несколько поступил и выбрал университет в штате Мэн. А их система образования построена же на том, что пару лет ты просто присматриваешься и пытаешься понять, что тебе интересно. И в первый год я перепробовал все — от политологии до психологии. В итоге остановился на курсе театра — от Стриндберга и Чехова до сегодняшнего дня. Там преподаватель был крутой и занятия интересные. И уже оттуда пришел в кино, получил диплом как режиссер театра и кино.
— Там только теория была, или ставили что-то на сцене?
— Практика тоже была, я за четыре года три короткометражки снял и поставил еще несколько спектаклей. К примеру, по пьесе «Ближе» Гарольда Пинтера. Это была самая серьезная из работ — мы даже права купили. А в остальном — простые одноактные вещи.
— То есть это все было замешано не на визуальной составляющей, а на драматургии и работе с актерами?
— Нет, учили и визуальной составляющей, но образование было такое, ортодоксальное, что ли: крупные планы, четкая драматургия, музыка, где надо. На лекциях нам показывали классику — Элиа Казан, все дела. Был спецкурс по постановке — как именно экранизировать мировую классику драматургии. Но естественно, значительную часть занимало самообразование — мы после лекций собирались и смотрели какого-нибудь Лантимоса. И вообще меня как-то в другую сторону тянуло, к независимому кино и европейскому.
— Поэтому решили вернуться домой все-таки?
— В Штатах у меня было занятие — я какое-то время проработал на канале VBS, который входит в тот же холдинг, что и журнал Vice, но это была скорее интернатура. Можно было, конечно, после года работы там думать, куда идти дальше. Но фишка была в том, что начался финансовый кризис. А навыков, чтобы заниматься чем-то более серьезным, чем копирование с диска на диск отснятого материала или даже монтажом каких-то простых роликов, у меня хватало. Был шанс, как у многих моих приятелей, поехать в Лос-Анджелес, и начать по чуть-чуть подниматься по карьерной лестнице. Но мне это было просто неинтересно.
— Как при всем этом получилось, что ваше первое кино, снятое уже в России, стало документальным? Откуда вообще появился фильм O, sortie! про культовый общественный туалет в Ростове?
— Я решил, что лучше быть американцем в Баку, чем эмигрантом в Штатах — и вернулся домой. И мой товарищ мне рассказал, что есть такая летняя киношкола ВГИКа — вроде как можно нормально провести время и что-то поделать хорошее. Там было задание снять фильм про Ростов и окрестности. Ну и естественно, все кинулись снимать про что — Шолохов, Раневская, Чехов, рэп. Мне хотелось соригинальничать, и я просто в Википедии нашел статью про подвал поэтов, где выступали футуристы и имажинисты, а потом он превратился в общественный сортир, но все равно оставался местом силы: там была Клементина Черчилль, в начале 1990-х художники устраивали выставки и перформансы, арт-группа «Искусство или смерть» там работала. Учителя даже к самой идее отнеслись очень скептически.
— Смысл был в том, чтобы только выполнить задание?
— Да нет, я вообще не очень понимал, что там от меня хотели. Нужно было чем-то заниматься, а я после возвращения в Баку не знал, куда себя пристроить. Так что школа оказалась лишь поводом для того, чтобы снять O, sortie! А за документальный фильм я взялся потому, что хотелось какого-то нового опыта — и в формате, и в месте действия, и в работы. Киношкола в итоге дала мне то, что я в итоге переехал в Москву и поступил на Высшие режиссерские курсы. При этом преподавали там ту азбуку, которую я уже выучил. Хотелось практики — и я устроился на канал «Дождь» делать всякие шапки, ролики. То есть работа была скорее киношная, чем телевизионная.
— Но «Хамелеона» вы сделали все-таки в Баку. Как вы снова там оказались после всех этих скитаний?
— Просто взял отпуск и уехал в Баку. Однажды сидел с друзьями, выпивал, рассказывал, как дела. Ну, старый приятель расспрашивает: «Как там с кино?» Я ему говорю, что хочу фильм снять, а денег нет. «Сколько надо?» — говорит. Ну я наобум назвал сумму — десять тысяч. И в этот же день он дал мне эти деньги. И все, у меня уже шансов вернуться не было, пока я фильм не сниму. С «Дождя» меня, кстати, выгнали. Снимали мы вообще без сценария — была идея, синопсис. В итоге сделали фильм за шесть дней, на ходу придумывали: «Давай он сейчас пойдет и сделает то-то».
— И там, кстати, вы вроде как представляли молодое азербайджанское кино. При этом живете в Москве. Вы себя в нынешнем азербайджанском контексте не видите?
— Я себя с тамошним ландшафтом не соотношу. После шести лет в Штатах и жизни в России, я получаюсь таким кочевником. При этом нельзя отбросить происхождение, очень много есть, скажем так, недосказанностей и нерешенных проблем между мной и Азербайджаном. Это как семья, с которой у тебя по поводу определенных вещей могут расходиться мнения, но вы все равно связаны, все равно родные. Как пуповина, связывающая младенца с матерью. В общем, «Хамелеон» про это — и второй мой фильм тоже будет на эту тему. Я снимаю в Азербайджане и про Азербайджан потому, что мне нужно разобраться с собой.
— Что за второй фильм, расскажите про него?
— Там главный герой — такой Дон Кихот, парень, одержимый Скандинавией. Он одновременно пытается отмазаться от армии и эмигрировать в Исландию. В некотором смысле — домой. История крутится вокруг жары и холода, рая и ада, по сути. И вокруг лишнего человека, оказавшегося не в свой среде — чисто физиологически. Это будет русско-азербайджанская копродукция с участием еще одной североевропейской страны. Ну и, может, после второго фильма эту тему я для себя исчерпаю и смогу поставить точку в выяснении таких непростых отношений.